Антон Антонович Сквозник-Дмухановский ("Ревизор")

Смотри также Литературные типы произведений Гоголя

Городничий; служит "тридцать лет", "постарел на службе". "Волоса стриженые, с проседью". "Черты лица грубы и жестки, как у всякого, начавшего тяжелую службу с низших чинов". "Ведет себя очень солидно". — "Важности, лукавый его забирай, не занимать стать", — отзывается о нем Земляника. "Говорит ни громко, ни тихо, ни много, ни мало". "Его каждое слово значительно". "Довольно серьезен, несколько даже резонер". "Одет по обыкновению в своем мундире с петлицами и в ботфортах со шпорами". "Травит зайцев" с судьею и для этой цели "торгует у него кобелька". Играет в карты: "у меня, подлец, выпонтировал вчера сто рублей", — говорит о нем Хлопов. На улицах его города — по собственным словам Г. — "кабак, нечистота". "Возле забора навалено на сорок телег всякого сору". "Арестантам не выдавали провизии". Держиморда, квартальный, "для порядка ставит всем фонари под глазами — и правому, и виновному". Солдаты на улицу выходят "без всего: эта дрянная гарниза наденет только сверх рубашки мундир, а внизу ничего нет". — Г., по словам Чмыхова, "человек умный и не любит пропускать того, что плывет в руки", потому "за ним, как за всяким, водятся грешки". "Странно говорить, — заявляет по этому поводу Г.: — нет человека, который не имел бы за собою каких-нибудь грехов. Это уж самим Богом устроено и волтерьянцы напрасно против этого говорят". — Грешки за Г. такого рода: "если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться и сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась". — "Кто тебе помог сплутовать, — обращается Г. к купцу, — когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не было? Я помог тебе, козлиная борода". — При известии о ревизоре особенно его смущают: "купечество да гражданство". "Говорят, что я им солоно пришелся; а я вот, ей-Богу, если и взял с кого, то право без всякой ненависти". "Я даже думаю, не было ли на меня какого-нибудь доноса". — "Такого городничего никогда еще, государь, не было", — жалуются Хлестакову купцы. — "Такие обиды чинит, что и описать нельзя... Если б то есть, чем-нибудь не уважили его, а то мы уж порядок всегда исполняем: что следует на платья супружнице его и дочке — мы против этого не стоим. Нет, вишь ты, ему всего этого мало — ей-ей! Придет в лавку и что ни попадется — все берет". — "Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит". — "Сукна увидит штуку, говорит: "Э, милый, это хорошее суконце, снеси-ка его ко мне". "Ну, и несешь, а в штуке-то будет без мала аршин пятьдесят". "Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь". "Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой". "Постоем совсем заморил, хоть в петлю полезай. Не по поступкам поступает. Схватит за бороду и говорит: "Ах ты татарин!" — "Ей-Богу!" "А если что, велит запереть двери. — Я тебя, говорит, не буду, говорит, подвергать телесному наказанию или пыткой пытать: это, говорит, запрещено законом; а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!" "Куда милость твоя ни запровадит его — все будет хорошо, лишь бы то есть от нас подальше". — "Гражданство" также недовольно городничим. Слесарша жалуется: "Следовало взять сына портного, он же и пьянюшка был, да родители богатый подарок дали, так он и присыкнулся к сыну купчихи Пантелеевой, а Пантелеева тоже подослала к супруге полотна три штуки, так он ко мне. — На что, говорит, тебе муж? Он уж тебе не годится. — Да я-то знаю — годится или не годится: это мое дело, мошенник такой! — Он, — говорит, — вор, хоть он теперь и не украл, да все равно, — говорит, — он украдет, его и без того на следующий год возьмут в рекруты". Унтер-офицерша жалуется, что ее Городничий "по ошибке" высек. В последней сцене Г. сам характеризует себя так: "тридцать лет живу на службе: ни один купец, ни подрядчик не мог провести: мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду! Трех губернаторов обманул... Что губернаторов! Нечего и говорить про губернаторов!" — но пред начальством заявляет: "Перед добродетелью все прах и суета". "Ей-ей, почестей никаких не хочу". "Когда в городе во всем порядок, улицы выметены, арестанты хорошо содержатся, пьяниц мало... то чего мне больше?" "Боже сохрани! Здесь и слуху нет о таких обществах (где играют в карты): я карт и в руки никогда не брал: даже не знаю, как и играть в эти карты. Смотреть никогда не мог на них равнодушно, и если случится увидеть этак какого-нибудь бубнового короля или что-нибудь другое, то такое омерзение нападает, что просто плюнешь! Раз как-то случилось, забавляя детей, выстроил будку из карт, да после всю ночь снились, проклятые, Бог с ними!" "Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что даже когда ложишься спать, все думаешь: "Господи Боже ты мой! Как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно. Наградит ли оно или нет, конечно, в его воле, по крайней мере я буду спокоен в сердце". "Здесь, можно сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства". "Ночь не спишь, стараешься для отечества, а награда неизвестно еще когда будет". — О самом же начальстве, когда Хлестаков намекнул на необходимость взятки, думает: "Врет и не краснеет. О, да с ним нужно ухо востро!" "О, тонкая штука! Эк, куда метнул!" "Славно завязал узелок. Врет, врет и нигде не оборвется!" "Какого туману напустил! Разбери кто хочет". Г. ясно, что в последнее время и в начальстве что-то изменилось: "Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький — как его узнаешь, кто он? Еще военный все-таки кажет из себя, а как наденет фрачишку — ну, точно муха с подрезанными крыльями". В Хлестакове его больше всего поражает, что он такая "тонкая штука". "А ведь какой низенький, невзрачный, кажется ногтем придавил бы его [Ср. выше о трех губернаторах и ниже, идеалы городничего. Ред.]. — Г. уверен, что он хороший христианин: "Я в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви". Что касается "грешков", "то это уж самим Богом устроено": "нет человека без каких-нибудь грехов". "До сих пор, благодарение Богу, подбирались к другим городам". "Авось Бог вынесет и теперь". "Дай только Боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю такую свечу, какой еще никто не ставил: на каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску". Он верит в сны: "Как будто предчувствовал (приезд ревизора): "мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы; право, этаких я еще никогда не видывал; черные, неестественной величины! Пришли, понюхали и пошли прочь". — Г. упоминает о своих трудах для "отечества". Он возмущается претензиями купцов, что "мы-де и дворянам не уступаем. Да дворянин... Ах ты, рожа! Дворянин учился наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное". Жалобщики, по его словам, "это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься". "Я бы всех этих бумагомарак! — говорит он о литераторах. — У, щелкоперы, либералы проклятые! Чертово семя! Узлом бы вас всех завязал, в муку бы стер вас всех". "Найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно! Чина, звания не пощадит". — А. А. человек "простой", по словам жены и, по-видимому, "наукам не учился". — Один учитель, вошедши на кафедру, "не может обойтись, чтобы не сделать гримасу и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду". — "Конечно, — говорит А. А., — если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего; может быть, оно там и и нужно так, об этом я не могу судить". По его мнению, "неизъяснимый закон судеб", что "умный человек или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси". Кое-что слышал о "волтерьянцах", умеет говорить "о добродетели", о том, что в дороге "с одной стороны неприятности насчет задержки лошадей, с другой стороны развлеченье для ума". — Представление о жизни в Петербурге и генеральстве у него такое: "Там, говорят, есть две рыбицы: ряпушка и корюшка, такие, что только слюнка потечет, как начнешь есть". — "Ведь почему хочется быть генералом? — потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: "лошадей!" И там, на станциях, никому не дадут, все дожидается: все эти титулярные, капитаны, городничие; а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе! хе! хе! (Заливается и помирает со смеху.) Вот что, канальство, заманчиво". — "Я сам буду вельможа, — говорит он почтмейстеру, — я вас в самую Сибирь законопачу!" "Славно быть генералом! Кавалерию тебе повесят на плечо". — На деле А. А. "очень неглупый по-своему человек", с здравым смыслом. Когда судья предположил, что причина ревизии — измена, А. А. возражает: "Эк куда хватили! Еще умный человек! В уездном городе измена! Что он, пограничный, что ли? Да отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь". Отвергает предложение судьи и Земляники "ехать парадом в гостиницу" для встречи ревизора и "вперед пустить голову, духовенство, купечество", а принимает "по-своему разумные" меры. Его самого больше всего поражает, как он, "человек умный", который "мошенников над мошенниками обманывал", "пройдох и плутов поддевал на уду" (выше), "сосульку, тряпку принял за важного человека". — "До сих пор не могу прийти в себя. Вот, подлинно, если хочет Бог наказать, так отнимет прежде разум". "Вот, смотрите, смотрите весь мир, все христианство, как одурачен городничий. Дурака ему, дурака, старому подлецу! (грозит сам себе кулаком). Ну что было в этом вертопрахе похожего на ревизора?" — Получив письмо о ревизоре, А. А. был очень встревожен. "Ревизор из Петербурга, инкогнито. И еще с секретным предписанием". "Это бы еще ничего, — инкогнито проклятое!" Его смущают "грешки", а особенно "купечество и гражданство". "Страху-то нет, а так, немножко..." И когда А. А. узнает, будто ревизор в городе "две недели уж!" — "Две недели! Батюшки, сватушки! Выносите, святые угодники!" "Позор, поношение!" За эти две недели "купцы проклятые", вероятно, "все рассказали". Унтер-офицерская жена высечена, непорядки в городе. Г. теряет голову, заговаривается: "пусть каждый возьмет в руки по улице... черт возьми, по улице, — по метле!"; надевает в рассеянности коробку вместо шляпы. — Но "бывали трудные случаи в жизни: сходили, еще даже и спасибо получал". — "О Господи Ты Боже, какой сердитый! Все узнал, все рассказали проклятые купцы!" — думает Г., слыша крик "храбрящегося" Хлестакова: от страха за свои грешки "не может вникнуть в его слова и относит крик насчет своей вины". Рассказ Хлестакова после "бутылки-толстобрюшки", окончательно сбивает А. А. с толку. "Подгулявший человек все несет наружу, что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь". После этого рассказа, обращаясь к Хлестакову, он "трясется всем телом и силится выговорить: — A ва-ва-ва... ва... A ва-ва-ва... ва... шество" и т. д. "Черт его знает, что и делается в голове: просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить". "У меня, право, в голове теперь... я и сам не знаю что делается. Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не бывал". — "Да благословит вас Бог, — говорит он жениху и невесте: — а я не виноват". Сватовство его запутало окончательно. — Переход "от страха к радости, от низости к высокомерию" у A. А. довольно быстр, как у человека с грубо развитыми склонностями души. Он унижается перед Хлестаковым: "Помилуйте, не погубите! Жена, дети маленькие... не делайте несчастным человека!" "По неопытности, ей-Богу, по неопытности... Если и были какие взятки, то самая малость", а чрез минуту, дав взятку, уже говорит о награде: "Ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет". Заискивает перед лакеем Хл., Осипом, боится, что жена "брякнет вдруг ни из того, ни из другого, словно". "Вас (т. е. жен) посекут, а мужа поминай как звали". Страшится, чтобы не проникли в дом "посторонние", "похожие на такого человека, что хочет подать на меня просьбу", "особенно купцы". Услышав, что они проникли и жаловались, бежит "впопыхах" к Хлестакову и восклицает в отчаянии: "Ваше превосходительство, не погубите, не погубите!" "Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек: она врет, ей-Богу врет. Она сама себя высекла". "Не верьте, не верьте! Это такие лгуны... им этакой ребенок не поверит". И через несколько времени, когда узнал о сватовстве Хлестакова, заявляет уже: "Я сам буду вельможей", "объяви всем, — говорит он квартальному, — всем объяви, чтобы все знали! Кричи во весь народ, валяй в колокола, черт возьми! Уж когда торжество, так торжество!" "Вот дескать, какую честь Бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за простого какого-нибудь человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может сделать все, все, все!" — "Что, Анна Андреевна? А? Какие мы с тобою птицьи сделались! а, Анна Андр.? Высокого полета, черт побери". "Да, признаюсь господа, я, черт возьми, очень хочу быть генералом". — "Призови-ка сюда, брат, купцов. Вот я их, каналий!" "Так, жаловаться на меня! Вишь ты, проклятый иудейский народ! Постойте-ка, голубчики! Прежде я вас кормил до усов только, а теперь накормлю до бороды. Запиши всех, кто только ходил бить челом на меня, — и вот этих больше всего писак, писак, которые им закручивали просьбы". — "Что, голубчики, как поживаете? Как товар идет ваш? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надуватели морские! жаловаться! Что, много взяли? Вот, думают, так в тюрьму его и засадят!.. Знаете ли, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что..." "Не погуби!.. Теперь не погуби! А прежде что? Я бы вас... (махнувши рукой). Ну, да Бог простит! Полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри, держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было... понимаешь? Не то чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахара... Ну, ступай с Богом".